Молодость-2016: селфи-пати в Освенциме, сафари и самый длинный фильм фестиваля - «Новости кино»

Сегодня последний день 46-го Киевского международного кинофестиваля «Молодость».
Награды розданы, прессой фильмы, по возможности, отсмотрены, в залы пускают не по бейджам, а только по билетам. В этом материале по итогам киносмотра мы расскажем о трех фильмах из внеконкурсной программы, трех премьерах от именитых режиссеров.

Документальный фильм Сергея Лозницы «Аустерлиц» был прохладно принят в сентябре в Венеции и на двух киевских показах аншлагов не собрал, но вызвал коридорно-фейсбучные обсуждения: уроженца Беларуси с украинским паспортом и немецкой пропиской на «Молодости» любят. «Аустерлиц» — это полтора часа наблюдений за толпами экскурсантов в Аушвице знойным летом, во время которых место, где причитается думать о мертвых, оказывается праздником жизни.

В первом же кадре у ворот Аушвица образуется очередь из желающих сделать фото на фоне знаменитой надписи «Arbeit macht frei». Это селфи-пати и дальше продолжится, особенно интересен момент с девушкой, кокетливо позирующей на фоне одной из печей. Люди разных рас, возрастов (от младенцев в колясках до ровесников Второй мировой) и национальностей, те, кого «пригнали» на экскурсию, и те, кто пришел в музей добровольно — все они просто бродят по территории бывшего концлагеря, со скучающим видом, как подсказывает нам камера Лозницы. При этом режиссер занимает условно объективную позицию, как было в его же «Майдане»: весь фильм состоит из длинных кадров, снятых статичной камерой, от локации к локации проводящих зрителя от начала и до конца экскурсионного маршрута. В помещения, куда истощенных узников насильно сгоняли большой массой, сегодня по собственной воле идут толпиться упитанные туристы. Стоит ли этому возмущаться? Во всяком случае, именно так киевский зритель реагировал на селфи-палки, раскрытые тормозки и футболки с веселыми принтами на фоне мрачной архитектуры Аушвица. Чтобы пристыдить подобное поведение, не нужно полнометражное фестивальное кино — с этой задачей успешно справляются социальные сети, где иногда всплывают истории о ловле покемонов в музее Холокоста и т. п. Тогда и фильм Лозницы можно было бы закончить на первых минутах — каждый последующий кадр несет тот же смысл. Правда, «Аустерлиц» не только указывает на невежд, но призывает поразмыслить о памяти — что невольно будешь делать во время 90 минут просмотра.

Так ли нужна показательная скорбь? Вряд ли посетители Аушвица никогда ранее не слышали о Холокосте. Возможно, истек срок давности для траура? Ведь точно так же туристы гуляют по бывшим комнатам пыток в замках. А 70 лет — не мало ли времени? Возможно, европейцами эта историческая травма уже пережита? Ведь страшнее, когда место есть, но оплакано оно не было. Как в Украине, где советская власть делала парки на месте кладбищ с могилами репрессированных, которые и сегодня люди беззаботно топчут, не обращая внимания на неприметные памятные знаки (которые и не в каждом таком парке установлены-то). А для чего вообще в Аушвице создан мемориал? Чтобы работать над исторической памятью — и как показывает Лозница, такой метод уже не действенен, ибо скорбь стала товаром, а мемориал — Парком нацистского периода. Это все неизбежно в случае каждой конкретной трагедии и места, где она произошла. Интересное другое: почему же люди так массово посещают Аушвиц, заведомо зная, что там происходило? Затрагивать эту тему Лозница уже не стал.

Очевидное констатирует и Ульрих Зайдль в документальном фильме «Сафари», но в отличие от Лозницы, не повторяет ежеминутно одну и ту же идею, но развивает ее в прогрессии. В фильме исчерпывающе показан вынесенный в заглавие вид активности со всем его антигуманистическим и политическим контекстом. Белый владелец фермы в Африке продает услугу по организации сафари. Услуга эта пользуется спросом у зажиточных белых европейцев — цены на убитую экзотическую живность кусаются. Среди клиентов есть и ленивые пузатые старички, посапывающие с ружьем в ожидании добычи либо просто предпочитающие понежить свои телеса под солнцем. Есть, правда, и одна очень активная семья опытных охотников: мама, папа, сын и дочь подросткового возраста. Их энтузиазм и упорство в выслеживании и убийстве животных шокирует тех, кто в целом считает охоту пережитком былых эпох. Герои фильма, естественно, находят оправдание своему занятию, подчас абсурдные, но совершенно логичные с их стороны. У человека преимуществ перед зверем гораздо больше — спасибо развитию оружейной техники и охотничьей инфраструктуры. Цена жизни обитателя саванны — несколько мгновений эйфории охотника и постановочное фото с мертвой добычей. Чего в фотоальбоме туриста не будет, так это того, что потом происходит с его добычей. С тушек аккуратно снимают шкуру (трофеи тоже стоят дорого), самые мясистые части съедают гости, а черным рабочим остается обгладывать кости. Сегодня в Африке европейских колоний официально нет, но темнокожие так и остались молчаливой прислугой, выполняющей всю грязную работу и живущей в нечеловеческих условиях. «Мы ведь помогаем этой развивающейся стране», — одно из оправданий сафари от клиента, выкладывающего несколько тысяч евро на африканские каникулы. Самый честный взгляд на происходящее, как ни странно, у владельца фермы, потомка колонистов, тяжело пережившего отмену апартеида: природе больше всего помог бы не запрет охоты, а сокращение количества людей на планете. Аминь.

В постколониальной стране, на Филиппинах, происходит действие фильма «Женщина, которая ушла». Получив главную награду в Венеции, эта работа стала пока самым заметным достижением филиппинца Лава Диаза в мировой фестивальной конъюнктуре. И любая конъюнктура требует к себе соответствия, что, к счастью или к сожалению, заметно и в фильме Диаза, выпестованного синефилами режиссера, которому долгое время было тяжело пробраться к аудитории больших фестивалей. В первую очередь — из-за большого хронометража его картин (6–10 часов). Но репутация уже работает на Диаза: за последние несколько лет он отхватил призы в Берлине, Локарно и уже упомянутой Венеции. На очереди, судя по всему, основной конкурс Канн, где филиппинец однажды уже был как участник второй по значимости фестивальной программы.

Радикального жеста на «Молодости» не получилось: «Женщина, которая ушла» длится 3 часа 46 минут, и для хорошо заполненного зала кинотеатра «Киев» усидеть до конца оказалось плевым делом. Картина, не побоимся этого слова, бодрая, за сюжетом следишь, предвкушая конкретную кульминационную сцену, обещанную в завязке. Но Диаз лишает зрителя возможности ею насладиться, как и дважды лишает свою героиню возможности отомстить врагам, оставляя ее образ безгрешным. Орасия выходит на свободу оправданной после почти тридцати лет заключения по ложному обвинению. За все годы женщину ни разу не навестили муж и дети, в застенках же она заслужила уважение и дружбу как среди сокамерниц, так и сотрудников тюрьмы. На свободе Орасия узнает две вещи: во-первых, ее сын пропал без вести, во-вторых, она сидела за убийство, совершенное по наводке отвергнутого Орасией богатого любовника. Дальше, по логике материнской, она должна бы в первую очередь отправиться на поиски сына. Но героиня инкогнито начинает выслеживать своего обидчика — ныне олигарха Родриго Тринидада. Режиссер тонко дает понять, как в сердце и разуме благочестивой Орасии идет борьба: мстить или не мстить. Собственно, этой борьбой оправдывается хронометраж картины и многочисленные второстепенные линии, описывающие филиппинское общество, прозябающее в бедности, социальной несправедливости, бесправии и страхе. Действие фильма происходит в 1997 году, когда на островах прошла волна похищений людей, встречаемые Орасией люди также оказываются жертвами той или иной формы насилия. Их неприкаянность позволяет главной героине компенсировать мысли о мести благотворительностью сродни христианской самоотверженности. Она без брезгливости прикасается к современным «прокаженным»: полоумной бродяжке, опущенному бывшему заключенному, гомосексуалисту-трансвеститу.

В ленте «Женщина, которая ушла» много фаталистических мотивов, поданных в духе русской религиозной традиции. Недаром вдохновением для Лава Диаза послужил рассказ Льва Толстого «Бог правду видит, да не скоро скажет». Из русской же культуры постоянные смиренные взывания героев к Богу — даже подонок Родриго Тринидад ходит в церковь, но обрести веру никак не может, потому что искренне не кается. Наши враги будут отмщены, да не нашими руками — такой вывод получает история Орасии. Диаз обрывает на корню идею о возможности отплатить обидчикам из вышестоящего класса, как это и происходит обычно, но не в кино, а в жизни. Сохранив совесть чистой, Орасия теперь уже готова приняться за второе дело — найти сына. Это еще один «отсутствующий» в фильмографии Диаза. В предыдущем его полном метре «Колыбельная скорбной тайне» герои искали тело Андреса Бонифасио, филиппинского революционера и национального героя. Орасия действует не по материнской логике, и режиссер, наверное, говорит не о частной вендетте, а о национальной. Сначала надо наказать виновников всех бед, а уже потом искать героя. В нашей стране, кажется, делают наоборот.